Битвы и победы в тылу

Нависающие над Сурой покрытые густым лесом отроги северо-восточный оконечности Приволжской возвышенности не оставляли нашему пацанскому разумению ясности географического сознания. Тогда, особенно в сорокаградусные морозы «отпускных» школьных дней, мы «форсируя» сурский лед, поднимались, преодолевая кручи, на самую верхотуру. И уже оттуда по извилистой лыжне лесных просек, летели в низину, к рукотворным трамплинам-машкам, «отбивая» себя, ломая палки, лыжи и даже руки-ноги. Но было прикольно, весело и даже жарко в самые жгучие морозы. И совсем невдомек было, что эта веселость в стужу проходит в местах, отнесенных когда-то к особой стратегической зоне. И вряд ли кто тогда осознавал четкую географическую принадлежность этих мест. Это были просто НАША Сура, НАШ лес и НАШИ горы. Это были места, где мы росли и взрослели, оставляя их в своей памяти как кусочки родины, вызывающих щемящую ностальгию и в годы отрыва от нее и просто в годы, идущие к старению

…В ноябре 41-го года, когда снега еще почти не было, а стоящие тридцатипяти-сорокоградусные морозы намертво сковали открытую землю, наши матери, отцы и деды с кирками и лопатами двинулись к этим самым отрогам. Здесь определено было стать одному из участков сурского оборонительного рубежа на случай взятия Москвы и прорыва немецких армий к Ульяновску, Куйбышеву, Казани и дальше на восток.

Это время было временем начала беспримерного подвига гражданского населения в начавшейся войне. Почему беспримерного? Потому что ни один народ ни до, ни вовремя, и ни после войны не имел такого примера самоотречения. Полуголодные, полуобутые, полураздетые вгрызались в каменистую меловую гору, чтобы усилить естественно-природную сопротивляемость рельефа противотанковыми рвами, блиндажами, окопами. И подростков, и стариков, и женщин, и мужчин охватывало чувство остервенелости, когда сводки Совинформбюро передавали содержание трагизма подхода немцев к Москве. С удвоенной, утроенной злостью по этой плохо поддающейся каменюке молотили кирками и лопатами, «вычерпывая» кубометр за кубометром, метр за метром образовывая линию обороны. Метр за метром. Метр за метром. Здесь была их Москва. Здесь для них был рубеж и в прямом, и в переносном смыслах.

Никого не надо было подгонять, никто не филонил и не искал легкости. Да и не было ее здесь и не могло быть. Это был один организм, соединенный в одну мощь сотен тысяч лопат, движимой, несмотря ни на что, верой в победу.

За два с небольшим студеных месяца, на всем протяжении от Пензы до Чувашии было «откопано» почти 360 километров рвов, построено тысячи землянок, почти 350 ДОТов и ДЗОТов, вынуто более 3 млн. кубометров мерзлой земли. Весь этот чудовищный объем работ был выполнен уже к середине января 1942 года. Это был подвиг, соразмерный с подвигом тех, кто бился с врагом на фронтах…

Как выжили наши предки? Как смогли они преодолеть, казалось бы, непреодолимое? Как им удалось сохранить не только семьи свои, но и Родину?

Нынче очень выгодно объяснять стойкость народа страхом перед Сталиным. Как все просто и удобно с точки зрения либерал-ортодоксии! Победил – значит боялся. Преодолел – значит страшился. В этой простой до дебильности философии нет места ни характерной для нашего народа стойкости, ни неприятия любых форм насилия над собой, ни жажды победы…

Кто-нибудь из тех, нашествующих мог понять, как это прожить многие годы отрывая от себя необходимое, чтобы отдать борющейся армии? Как могли соединиться во едино личная нужда и всеобщая щедрость во имя страны? Как надежда и вера воплотились в состояние сначала сопротивляемой, а затем и победной силы? Даже сейчас, по прошествии почти 75 лет со дня Победы, эта внутринародная суть не понята не только теми, от которых мы освободили мир, но и теми, для которых этот мир добыли. От внутридушевного скрежета неприятия тех исторических изысканий заблудившейся польской «правды», до воплей «несправедливости» нашей Победы в странах нашествия. Забывчивые побежденные и потерявшие память освобожденные от побежденных, словно сорвались с исторической цепи, растявкавшись на наши святые даты и святые поколения. Они ищут несправедливость в исторической справедливости, царапая то, что должно быть неприкосновенно не только для нас, но и для них – спасенных и сохраненных от уничтожения…

Уже после Победы, когда наша страна еще не вздохнула в облегчении, когда еще дети не понимали, что такое сытость, эшелоны с продовольствием и стройматериалами шли бесконечным потоком в Европу, ожидающую в страхе мести за сотворенное. Это забылось? Теперь они нас называют оккупантами и не хотят прощать Победу. Стали очень смелыми, слепыми и глухими к истории.

Все годы войны и первые годы после Победы трудно понять нам ныне живущим, как выжила Мордовия. Более 80 процентов сельского населения не имела спасительных продовольственных карточек, потому, что расчет был на самообеспеченность. Голод раз от раза врывался в села и деревни, «выкашивая» слабых и больных. Но никто не подвергал сомнению справедливость лозунга «Все для фронта…» в среднем на колхоз оставалось 20-25 лошадей. В плуги, бороны и сохи впрягались женщины, дети и подростки – сила сельского тыла. Уже далеко после войны, в восьмидесятые годы мы, внуки, нашли у запасливой бабушки какие-то то ли вожжи, то ли ремни. Что это? – спросили у нее. Лямки. Лямки? Да, лямки для запрягания людей. Вот та, что покороче – это для малых, а которая поболе – это для нас, старших.

Была бы воля, эти лямки можно было бы вплести в гербы, как символ вытянувшей из нужды и невзгод страны. Бабушка прибрала их «к месту». А вдруг «спонадобиться»? Вдруг лихая опять настанет година? У нее и кирка была припрятана и ломы…

Александр Пыков